Анатолий Эфрос: Дома и в гостях (заметки режиссёра). Часть 6.
Вначале американские актеры показались мне равнодушными — позевывали и т.д. Очень вежливы, предупредительны и слегка равнодушны. Хотя удивительно легки на подъем – это сразу видно. Сидят удобно, развалясь в креслах, но если скажешь: мне для этой сцены нужнее, допустим, ботинок – не успеет помощник режиссера двинуться с места, как три человека молниеносно вскакивают, сбрасывают по ботинку и кидают на сцену. Так что, как говорит Жевакин в «Женитьбе», язык оказался очень легким. Расслабленность молниеносно сменяется динамикой: вскочили, сделали то, что надо, и снова уселись, забросив ногу на спинку впереди стоящего кресла, под самое ухо кому-то другому.
На сцене они более техничны, чем наши но, может быть, менее душевны. И я в процессе репетиции часто останавливал их убеждая играть сердечно, а не просто технично, старался сам им проигрывать что-то, чтобы была понятна разница. Вот тут, мне кажется, они особенно заинтересовывались и позевывать переставали. Они постепенно начинали чувствовать, что не до позевывания. Я просил играть, затрачивая себя по-настоящему. А кроме того, задавал такой темп, не только внутренний, но и внешний, что вскоре они, как спортсмены, поняли, что нужно приходить в хорошей форме.
Однажды ко мне подошел с какой-то машинкой в руках помощник режиссера. Спросил, в каком году я родился и какого числа. Быстро что-то нажал, повернул и сказал, что мне от рождения столько-то дней. Потом эта машинка оказалась еще и часиками с боем. Часы звонили, когда нужно было объявлять перерыв или вообще кончать работу. Этот маленький и крепкий человек был всегда веселым, громко шутил, причем шутил удачно, а когда кончались репетиции, он на велосипеде отъезжал от театра. Но иногда я видел его за рулем какого-то большущего и оригинального автобуса. Или велосипед, или автобус — среднего он, вероятно, не признавал. Работал он с помощницей — толстенькой, но очень подвижной девушкой. Во время спектакля она должна была находиться за кулисами, в то время как он восседал в будке наверху, где помещаются радист и осветитель. Он восседал там на крутящемся кресле среди прекрасной радиоаппаратуры и чем-то деловито-веселой солидностью напоминал пилота.
А в процессе репетиционной работы они сидели вместе, недалеко от меня, фиксируя все, что нужно, и то, что не нужно, чтобы впоследствии заменить меня полностью. Перед глазами лежали прекрасно отпечатанные пьесы в невероятных папках с какими-то металлическими излишествами. Меня умиляло и то, как они удобно и прочно восседают, и с какой старательностью работают.
А когда однажды заболела исполнительница Дуняшки, то эта самая толстенькая помощница но имени Мэри выскочила на сцену и прекрасно заменила ее. Актерская профессия вообще близка, мне кажется, их характерам. Они подвижны, открыты и физически необычайно удобно чувствуют себя в самых «неподходящих» обстоятельствах. Эта Мэри совсем не расстраивалась из-за того, что она такая толстенькая, как, вероятно, слоник не расстраивается от того, что он не лань.
За месяц до поездки я часто просыпался ночью и спрашивал себя — хочешь ли ты ехать? И отвечал: не хочу. Это было мучительно. Я тяжел на подъем и боюсь чужих актеров. Я и своих-то боюсь до смерти, а чужих тем более, у меня с чужими никогда ничего не получалось. А тут мне нужно будет ехать так далеко и через переводчика разговаривать с артистами. Какие они? Как сидят на репетициях? Как одеты? Точны или опаздывают? Равнодушны или горячи? Поймут мой метод работы или не поймут? Кто там у них будет играть Жевакина? Ведь я так привык ко Льву Дурову. А Агафью Тихоновну? Неужели не Яковлева? А еще я боялся, что забыл содержание «Женитьбы», — не то буквальное содержание, что в тексте, а то свое личное содержание, без которого не было бы именно этой, моей «Женитьбы» на Малой Бронной. Ведь уже несколько лет, как она идет, вспомню ли я, про что ее ставил?
И я ночью вскакивал, садился за стол и записывал какие-то смешные мысли. «Люди всегда мечтают о счастье, но жизнь складывается не у всех одинаково. Это пьеса о неудачниках. Уже прошла половина жизни, а счастья нет. Они думают, что если они женятся, то станут счастливыми. В женитьбе все видят выход. Но даже жениться или выйти замуж иногда бывает трудно». Наверное, я записывал столь упрощенно, чтобы так же сверхпонятно объяснить американцам замысел своего спектакля. Не говорить же им, что я хочу «ошинелить» «Женитьбу». Знают ли они вообще про гоголевскую «Шинель»? Да и можно ли перевести слово — «ошинелить»? Проходило еще несколько дней, и мне снова казалось, что я все забыл.